Выписка изъ письма купца Якова Чиликина о пре­бывании Французовъ въ Москве.—Получено января 2-го ч. 1813 года.

Москва, 13 ноября 1812 года. Милостивый Государь, Григорий Петровичъ! Наконецъ, привыкши уже къ таковой сцене, намъ казалось, какъ обыкновеннымъ, и я сталъ вызывать И. Г. къ выезду въ Москву или до коихъ местъ до­едемъ; онъ былъ согласенъ, и мы 24-го ч., поутру, вы­ехали изъ Володимiра въ Москву, пр1ехали на заре 26-го ч. августа; я присталъ квартирою въ Ипатьев-скомъ переулке къ И. А. Колесову; напившись чаю, пошелъ къ Кожевникову, звоню въ колокольчикъ, вы­ходить мальчикъ, которому говорю, чтобы доложилъ обо мне Петру Ивановичу; онъ уходитъ и черезъ ми­нуту, возвратившись, сказалъ, что дочь его чрезвычайно нездорова да и самъ также, притомъ же и не время заняться; и я принужденъ идти обратно и, такимъ образомъ, навещалъ его каждый день, но съ одинаковымъ успехомъ; наконецъ, 30 - го ч. пошелъ съ намерениемъ непременно увидеться съ нимъ; прихожу, но онъ въ это утро уехалъ изъ Мо­сквы, со всемъ семействомъ, и я принужденъ остаться, не видавшись съ нимъ; наконецъ, решился и самъ ехать въ Владшунръ.—И. А. Колесовъ выехалъ изъ Москвы 1-го сентября, а я остался съ темъ намерешниемъ, чтобы, изготовившись, выехать во вторникъ, т.- е. 3-е ч.; итакъ, я субботу, воскресенье и понедельникъ ходилъ по Москве и рядамъ, но видъ более походилъ на воинственный, нежели какъ въ спокойное время; везде по улицамъ только и видно, что солдаты, и въ эти дни все шла наша арм1я черезъ Москву целыми дивиз1ями, а особенно въ понедельникъ; съ самаго утра шла во весь день; я подумалъ, что и мне здесь оставаться было не для чего, и за непременное положилъ, чтобъ выехать поутру на другой день, но какъ я остался въ квартире одинъ, только съ прикащикомъ И. А. К., то сидеть дома показалось скучно; я поутру выхожу, иду по набережной, прохожу на Смоленский рынокъ, откуда шла наша арм1я; посидевъ тутъ и посмотревъ, какъ наши солдатушки и ратники шли, лавки и кабаки ласкали, пошелъ въ Кремль; прохожу мимо коменданта къ старому арсеналу, вижу множе­ство народу толпится около онаго; я подхожу, спраши­ваю причину; мне говорятъ, что позволено всякому сколько угодно брать оруд1я, а за припасомъ прихо­дить на другой день, т. е. 3-е ч. Съ прочими и я про­дрался, взялъ 2 ружья и 2 сабли, но для чего? право и самъ не знаю, принесъ на квартиру; после обеда взду­малось мне еще сходить въ арсеналъ выбрать пару пистолетовъ. Проходя по набережной, остановился у Москворецкаго моста посмотреть на конницу, которую офицеры начали поторапливать къ скорому маршу; я подбежалъ къ одному офицеру, спрашиваю: далеко ли неприятель и куда они идутъ? онъ сказалъ, что непр1ятель за 6 верстъ и направлете взялъ въ сторону, а мы идемъ ему на встречу; и уверялъ, что Французу никогда не бывать въ Москве; это несколько насъ покуражило, и я тутъ, простоявъ до 3-хъ часовъ попо­лудни, пошелъ въ Арсеналъ, вхожу въ оной, выбираю саблю и пару пистолетовъ, вдругъ сделался выстрелъ изъ пушки у самаго арсенала и за онымъ последовалъ дру­гой. Народъ пришелъ отъ сего въ крайнее волнете; я бросился на дворъ; народъ бегаетъ взадъ и впе­редъ; между ими и казаки на лошадяхъ также не знали, куда деться; прибегаю къ воротамъ, но что же вижу? Французская конная гвардья летитъ, какъ на крыльяхъ, мимо комендантскаго дома и насъ къ Никольскимъ воротамъ; вообразите, въ какомъ положения мы нахо­дились! я такъ испугался, что руки и ноги задрожали, черезъ великую силу добрался къ уголку воротъ, тутъ еще сделанъ выстрелъ изъ пушки съ нашей стороны; опомнившись немного, отошелъ отъ стены и вижу двухъ смельчаковъ изъ солдатъ съ ружьями, стреляющихъ въ Французовъ, а проч1е кричали ура! ура! но Французы не оставляли своего порядка, скакали съ обнаженными саблями мимо насъ и, несмотря на дер­зость нашихъ двухъ солдатъ, не сделали ни одного выстрела противъ насъ. Некоторые изъ нашихъ зачали говорить, что они насъ не тронутъ; я, понадеясь на йе, вышелъ было изъ воротъ и пошелъ на уголъ, чтобъ пробраться въ Никольекье ворота, и не уcпелъ отой­ти 10 саженъ, какъ одинъ французский офицеръ выскочилъ изъ-за угла (где бы мне должно было идти) за нашимъ Русскимъ, который бЪжалъ ко мне на встречу съ ружьемъ, нагналъ его и изрубилъ; я, увидЬвъ сiе, не помню, какъ добрался опять до воротъ; видя, что смерть неизбежная, не знаю, что делать, однако, опамятовавшись отъ такого испуга, побежалъ во внутренность Арсенала, положившись на власть Божию, но не успЬлъ вбежать до половины лестницы, какъ последовалъ опять ударъ изъ пушки; я оглянулся, дымъ застлалъ весь проходъ въ вороты; это, видно, уже французы были очень раздражены нашими пьяными смельчаками, что такого, пустили въ насъ фолканета; признаюсь, я более не въ силахъ былъ идти, и мысль, что французы, заставъ насъ въ такомъ месте, где брали орудия, чтобы поднять оное противу ихъ, не выпустятъ ни одного живого, а изрубятъ или перестреляютъ до одного, приводила меня въ отчаянье, которое, однакожъ, несколько придало силъ для спасенья жизни; собираюсь съ духомъ, бегу во внутренность Арсенала, народъ въ ономъ бегаетъ взадъ и впередъ, ища каж­дый своего спасенья, но негде, везде могутъ найти, да и оставаться въ такомъ месте нетъ никакого резона; я бросился съ некоторыми къ окошку, къ единствен­ному спасенио своей жизни; но железная решетка не позволяла намъ выскочить; некоторые старались оную выломать, но старание ихъ осталось тщетнымъ; что делать и куда деться? однакожъ одному тончоватому удалось пролезть сквозь решетку; подобные ему по­следовали за нимъ, а которые несколько потучнее, сунувъ голову, но не лезетъ, принуждены были ос­таться тутъ (объ участи коихъ никому и неизвестно). Я также въ свою очередь продрался къ окошку, чтобъ испытать последнее средство къ спасенью, и къ сча­стию, хотя съ крайнею нуждою, но пролезъ, оборвавъ пуговицы у сюртука, соскочивъ на стену, съ стены на валъ, съ валу на землю, всего летЬлъ сажень до восьми—и отъ этихъ трехъ прыжковъ такъ отбилъ себе ноги, что насилу могъ встать. Тутъ попался мне одинъ Московский купецъ, который также за мною прыгалъ, но, будучи поздоровее меня, помогъ мне подняться съ земли; я прошу его, чтобъ онъ не оставилъ меня; онъ столь добродушенъ, что. взявъ за руку, повелъ, помогая идти; но куда же еще идти? Французы везде заняли дороги; съ левой стороны Никитскую улицу Французская колонна занимаетъ, съ правой по Твер­ской другая тоже занимаетъ; что делать и куда спа­стись? противу Арсенала железные ряды; мы туда по­тихоньку пробрались и зашли во внутренность ряда; тутъ былъ пустой трактиръ, мы въ него и спрятались было, но, пробывъ четверть часа и отдохнувъ, товарищъ мой, который не оставлялъ меня, сказалъ, что намъ въ этомъ месте худое спасете, и мы опять вышли изъ онаго въ переулочекъ ряда, где набралось народу до­вольно; побродивши взадъ и впередъ, не знали, какъ изъ онаго выбраться; бывши въ такой нерешимости, вдругъ въехалъ къ намъ Французский офицеръ и одинъ, безъ обнаженной сабли, но, увидавши насъ въ довольномъ числе и всехъ вооруженныхъ, у кого ружье, у другаго сабля, а у инаго пистолеты, и самъ обнажилъ саблю и закричалъ: але! т. е. чтобъ мы бросили оружiе и выходили на большую улицу; мы съ товарищемъ, видя, что дело худое, завернулись въ маленькой проходъ изъ этого ряда на улицу; я подбежалъ къ уголку и, выглядывая изъ-за онаго, вижу, что одна колонна, проходя по Тверской, оканчивалась; кликнувъ това­рища, решились перебежать чрезъ дорогу; но только что вышли на половину дороги, видимъ другую ко­лонну, вступающую въ Воскресенскге ворота, а передъ нею везутъ две пушки; что делать? воротиться уже было поздно, и такъ пустились на власть Божио потихоньку, чтобъ не подать подозрения и перешли чрезъ дорогу, боясь оглянуться; въ этомъ месте я бросилъ и саблю, чтобъ не увидали, а если бы это случилось, что уви­дали у меня оружiе, то не упустили бы изъ виду и непременно бы застрелили; притомъ же мы были такъ отъ нихъ близки, что довольно одного пистолетнаго выстрела положить насъ на месте; итакъ, про­бираясь потихоньку по Трубе къ яблочному ряду, за­вернулись изъ виду за оной. Тутъ опросилъ меня мой товарищъ: куда вамъ надобно пробраться? я говорю, что на Ильинку въ Ипатьевской переулокъ; а мне, сказалъ онъ, надобно на Солянку въ домъ Коммерче­ской Академии (ибо онъ накануне только переехалъ въ оной съ семействомъ  для безопасности). Я этому былъ очень радъ, что намъ обоимъ была до­рога одна и Академiя была недалеко отъ моей квар­тиры и разделяли только Варварские ворота; итакъ, выбравшись изъ виду у Французовъ, несмотря, что ноги насилу несли, пустились уже бегомъ, пробежали Никольекие и Ильинсте ворота, стали подходить къ Академии, где намъ должно было разстаться, и, лишь только дошли до угла, Французская конница вступаетъ въ Варварскiе ворота намъ навстречу; какой страхъ! и какъ пройти мне до квартиры! товарищъ мой ска­залъ: „вамъ теперь никоимъ образомъ туда идти нельзя, не подвергши жизнь свою опасности," и пред­ложилъ мне съ собою идти въ Академию; я былъ очень доволенъ его приглашетемъ и радъ что нашелъ такое прибежище въ такихъ критическихъ обстоятельствахъ. Пришедъ въ оную, говоримъ, что Французъ вступилъ въ Москву и засталъ насъ въ Арсенале и какимъ образомъ спаслись, но намъ не хотели верить, а говорили, что это шла наша Армiя; но, вышедъ на дворъ, уверились въ истине нашихъ словъ, увидя, какъ проходила Французская Армiя съ обнаженными саблями, и бывши очевидными зрителями, какъ одного русскаго солдата изрубили на улице противъ церкви ВсЬхъ Святыхъ, что на Куличкахъ; итакъ, мы, избавившись отъ одной опасности, ожидали следующей, не зная, что съ нами последуетъ; наконецъ, все улицы и пе­реулки были заняты Французами, и поставлены на каждомъ перекрестке караулы; тутъ начали они ска­кать взадъ и впередъ, делая саблями разныя дви­женья, что приводило насъ въ пущий страхъ; въ су­мерки зажгли въ городе ряды и еще во многихъ мЪстахъ по Москве; въ полночь все пустились на грабежъ; во второмъ часу и къ намъ пожаловали 5 человекъ съ 10 лошадьми; остановившись на дворе и разложивъ огонь, пришли къ дверямъ, зачали стучать; но, видя, что долго не отпираютъ, изломали двери и пожаловали въ покои, сначала стали просить изъ съестного: хлеба, масла, яицъ, сыра, вина и для лошадей сена, и какъ все это было выполнено, зачали варить себе ужинъ; поевши, двоихъ оставили у лошадей, а трое пошли по комнатамъ, начали обыскивать съ ногъ до головы и ломать кладовыя и сундуки, которое получше и по­легче брали, а прочее бросали; со мною было только ассигнациями 75 руб. (а прочия оставались на квартире), да серебромъ рублей 30; ассигнации до ихъ приходу, когда еще начали стучаться, отдалъ я дворецкому, чтобъ съ ихъ деньгами спрятать, и оне были спря­таны подъ кирпичи, а серебро оставилъ при себе, опасаясь, чтобъ не стали мучить. Обобравши прочихъ, дошла очередь и до меня, начали раба Божья поверты­вать по своему, въ минуту вышарили во всехъ карманахъ, и серебро мое очутилось въ рукахъ французовъ! еще былъ у меня въ кармане перочинный англейский ножичекъ, купленный у Макарья,за который заплатилъ 12 руб., и тотъ отняли, мне его жалко было, я сталъ было его просить пантоминами себе, но вместо ответа, выхватилъ саблю и замахнулся на меня, бранясь по своему,я принужденъ замолчать и осторонитьея, думая: про­падай ты, проклятое творенье, и съ ножичкомъ; напоследокъ, видя, что нечего больше взять, ушли на дворъ и тутъ пробыли до рассвета; после ихъ, попеременно, одни за другими, зачали къ намъ ходить и рыться по кладовымъ и въ сундукахъ; такимъ образомъ, мы не знали ни дня, ни ночи покоя до среды; и не спали ни на волосъ; въ этотъ день, въ 5 часовъ пополудни, зажгли во всехъ местахъ Москву; въ одно время везде запылало, за нами, передъ нами и со всехъ сторонъ такъ, что едва-едва пробрались сквозь пламя къ Вос­питательному Дому, задыхаясь отъ дыму; тутъ экономский сынъ, знакомый моимъ товарищамъ, насъ пригласилъ или, лучше сказать, велелъ идти къ себе въ комнаты; мы, оставя тутъ своихъ женщинъ и детей, сами пошли съ прочими отстаивать домъ, который былъ въ величайшей опасности; какая ужасная картина пред­ставилась въ эту ночь! все почитали, что это преставление света; къ тому же поднялась такая жестокая буря, которая срывала съ домовъ крыши съ огнемъ и уносила на некоторое пространство; а отъ жары и дыма стоять было нельзя; все почитали, что намъ не спастись тутъ, а выйти некуда, кругомъ въ огне; даже и къ Москве реке приступиться было нельзя, по при­чине, что противъ Воспитательнаго Дома стояло много барокъ съ хлебомъ, которыя также все пылали; на­конецъ, на другой день, утромъ, погода стала зати­хать, и опасность мало по малу начала уменьшаться, намъ погоревшимъ (такъ называли насъ и всехъ, у коихъ дома сгорели) отвели комнату во второмъ этаже— въ такъ называемой деревенской экспедицш, где насъ было человекъ до 40.—Въ пятницу, когда все прогорело, а только что курилось, пошли мы въ Ака­демию посмотреть и не найдемъ ли что изъ съестного припаса, ибо съ самаго выхода изъ оной куска хлеба не было во рту; къ счастию, кладовая съ прови­зьею осталась цела, потому что была со сводами; взяли муки, масла постнаго, крупы и еще кое-чего оставшагося изъ платья, а деньги спрятанныя стали было искать, но не тутъ то было, ихъ какой-то добрый человйкъ прежде насъ вырылъ; взявъ всякий по нонгЬ, пошли въ Воспитательный Домъ; но лишь перешли большую улицу и только вступили въ переулокъ, откуда ни взялись шестеро Французовъ; остановивъ насъ, начали раздавать и обыскивать; ко мне подошли четверо и въ одно время начали скидывать, кто сюртукъ, галстукъ, другой панталоны, третий сапогъ, четвертый другой и растянули такъ, что я во время ихъ заня­тья около меня не дотрагивался до земли, а носили или, лучше сказать, таскали на рукахъ, таща каждый въ свою сторону. Напоследокъ опустили, оставя меня въ одной только рубашке; опамятовавшись немного, сказалъ одному изъ нихъ: мусье! какъ пойду? и показалъ на себя и на Воспитательный Домъ, но онъ вместо ответа выхватилъ саблю и сделалъ махъ, я отстороиился, и махъ миновалъ меня на четверть, я тутъ такъ и обмеръ; после меня зачали такимъ же образомъ поступать и съ другими моими товарищами; я, опамя­товавшись несколько, стоялъ, какъ изступленный, въ одной рубашке и смотрелъ, какъ съ прочими упра­влялись; между ними заметилъ одного несколько чело­веколюбивее, я подошелъ къ нему и показалъ на себя и на Воспитательный Домъ, черезъ что далъ ему по­нять, что мне нельзя идти въ одной рубашке; онъ, понявъ мои пантомины, бросилъ мне на плеча шубу, ко­торую отнялъ у одного изъ моихъ товарищей; итакъ, обобравъ насъ кругомъ, ушли, оставя намъ крупу и масло постное, котораго они не любятъ, но мы и этому были рады и что самихъ Богъ спасъ отъ смерти;—и этимъ хлебомъ питались целую неделю; потомъ гене­ралъ Иванъ АкинфеевичъТутолминъ, начальникъ Воспи­тательная Дома, собравъ насъ всехъ, сколько было тутъ, и попросивъ Французскаго полковника, чтобы отпу­стить съ нами одного жандарма въ провожатые, дабы не могли насъ ограбить шатающьеся по улицамъ Французы, послалъ за Москву реку въ лабазы за горелою пше­ницею для нашего пропитанья; что делать? хоть и не такъ вкусно, да делать нечего, что нибудь надобно есть, и мы натаскали, каждый для себя, сколько могъ, а къ лабазамъ, где была мука, поставлены были Французские часовые, и намъ ни крошки не давали; и мы во все пребываше Французовъ питались хлебомъ по-поламъ съ горелою пшеницею, рыбою, икрою, которую таскали* съ соляного двора, картофелемъ и морковью, за которою ходили за заставу, и если пойдемъ съ жандармами, то принесемъ домой, они не давали насъ въ обиду прочимъ, а если безъ нихъ, то все отнимутъ, да и самого подъ ношу запрягутъ, заставятъ что-нибудь нести за собою, и такое было мученье, что сказать нельзя;—нельзя было выдти даже изъ воротъ Воспитательнаго Дома; какъ вышелЪ, то и оберутъ, да подъ ношу, а внутри Дома не смели тронуть, потому что Иванъ Акинфееевичъ, еще какъ взошли Французы, то ходилъ къ Наполеону и исходатайствовалъ для всего Дома Французскай караулъ; Наполеонъ былъ очень доволенъ темъ, что пришелъ къ нему, и велелъ отрядить человекъ до 50 жандармовъ для охраненья Дома и уверилъ, что Восььитательный Домъ будетъ невредимъ, что бы ни последовало съ Москвою, и сдержалъ свое слово: только одно было притиснение, что велено очистить половину квадрата, где у нихъ была (?), да еще въ окружномъ строения госпиталь; туда каждый день привозили раненыхъ и даже все ком­наты были набиты оными; и мы, привыкши несколько, ходили по близости Дома, только боялись проклятыхъ ихъ ношей, а съ насъ уже нечего имъ было взять, — кто босикомъ, другой въ оборванномъ платье и лаптяхъ, даже чиновники и первогильдейцы, оставшиеся въ Москве, ходили въ лапотках.

                                                                                          продолжение