Следственных приставов четыре. Причем, один из них отличался особой жестокостью при допросах, собачьим нюхом при розыске и необыкновенной жадностью. Скорее всего к нему, Яковлеву, попали 3 июля  на допрос Мешков и Верещагин. 

Николай Васильевич Обрезков
(1764—1821) находился на посту гражданского губернатора Москвы с 25 июня 1810 г. по 1 июня 1813-го.

Петр Алексеевич Ивашкин (1762—1823) — генерал-майор,московский обер-полицмейстер (1808—1813).

Егор Александрович Дурасов (1781—1855) — московский вице-губернатор с 13 октября 1813 г. по 13 июля 1817-го. 

Михаил Верещагин был сыном купца 2-ой гильдии Николая Гавриловича, занимавшегося «содержанием на откупу» нескольких московских "полпивных" и других питейных заведений. Верещагину было тогда 22 года. Для тогдашнего купеческого круга он был человеком даже слишком образованным, по крайней мере достаточно хорошо знал немецкий и французский языки. Между прочим, Верещагин перевел с французского роман Христиана Генриха Шписа «Федюша, или Маленький Савоец в овернских горах» (2 т., M., 1805) и с немецкого — роман Августа Лафонтена «Александра и Мария, или Любовь и честность» (М., 1807, 2-е изд. — 1816). Делами отца он почти не занимался, будучи служащим Московского почтамта, а свободное время проводил в кофейнях за чтением газет.

Дом купцов Верещагиных на Николоямской ул. д.11

Однажды Миша Верещагин как обычно сидел в кофейне турка Федора Андреева в доме Плотникова близ Ильинки и читал газеты. В одной из них он  прочитал речь Наполеона, которую тот сказал в Дрездене перед походом в Россию и письмо Наполеона к прусскому королю Вильгельму. Новостями он поделился с подошедшим в кофейню другом , губернским секретарем Мешковым. Но сказанное другу дошло до полиции. При рукоприкладстве допроса "Верещагин взвел авторство на себя, за что и был посажен с Мешковым во временную тюрьму-"яму". Через месяц приговор гласил:  " Верещагина лишить доброго имени, наказать 25-ю ударами кнута, заклепать в кандалы и сослать в Сибирь, Мешкова лишить дворянства  и определить на военную службу". К этому делу Ростопчин привлек и почт-директора Ключарева и сослал его Воронеж. Но москвичи вскоре забыли про это, так как 11 июля было получено известие о приближении царя к первопрестольной. С раннего утра Москва взволнованно шумела. Александра I ждали в Москве около 12 часов, но царь нарочито задержался и только в 17 часов был в Перхушково. У всех было одно желание-увидеть царя и на руках донести его до Кремля. С самого утра люди всех сословий сходились к Поклонной горе, на которой тогда росла дубовая роща. Замечательно  отразил «дух народный» и бдительность  полиции С.Н. Глинка в своих "Записках о 1812 годе": "Около трех часов пополудни, - пишет он. - надев в петлицу золотую мою медаль, чтобы свободнее протесняться сквозь бесчисленные сонмы народа, пошел я вслед за ними. Не вмещая в стенах своих радости и восторга, казалось, что вековая Москва, сдвинувшись с исполинского основания своего, летела на встречу с государем. Все сердца ликовали; на всех лицах блестело , веселье. Дух народный всего торжественнее высказывается в годину решительного подвига. …часу в  шестом вечера очутился я на Поклонной горе, где тогда была дубовая роща. Земля как-будто бы . исчезла под сонмами народа. Речи лились рекой и пламенели рвением любви. Вмешивался и я в  разговоры, но еще охотнее прислушивался к живым и, так сказать, самородным изречениям духа I русского. Между тем донеслась в рощу молва, что у заставы Драгомиловской народ намерен выпрячь -лошадей из государевой коляски инести ее на плечах до Кремля. Сонмы народа, сидевшего на Поклонной горе, без всякого постороннего возбуждения и,как-будто бы сливаясь душами и мыслью,   воскликнули:«Не уступим! Мы впереди, мы скорее поспеем, мы на себе понесем коляску  Государеву   оттуда, где ее встретим!» Потом, оборотясь ко мне, сказали: «А ты, ваше благородие, веди нас!» Я провозгласил:«ура! вперед!» - и тысячи голосов повторили «ура! вперед!» Все быстро двинулось.  Воздух огласился звуками родных песен;  шапки летели вверх. 1812 год июля 11-го, порывистый дух народа сделал меня вождем своего усердия. Начинало   смеркаться. Песни и ура не умолкали. На закате солнца мы были на семнадцатой версте.Останавливая всех проезжих, народ спрашивал: «Скоро ли будет Государь?»  Наконец, около 10 часов   услышали, что Государь остается в Перхушково, где находился тогда и граф Растопчин. В ту же ночь   известил я, где следовало, что народ, по собственному порыву душ своих, двинулся навстречу   Государя и что разошелся с сокрушением сердечным, а потому и просил, чтобы на другой день напечатать что-нибудь ободрительное для народа. Не знаю, почему приказано было за мной  присматривать. Но это не обеспокоило меня. Заходившее солнце проводило сонмы народные, безмолвно возвращавшиеся в стены города». Ждали и волновались не только простой народ, но и московские аристократы, собравшиеся в дворянском собрании для встречи царя. Весьма выразительно повествует об этом в своих воспоминаниях  А.Г. Хомутова. «С приторною вежливостью, гнусливым голосом он (П.С. Валуев) старался рассеять мою тревогу; между тем Демидов, которого пробил озноб, усиливал ее своим мрачным видом. Обрезков, прозванный Иваном Быстрым, бегал в своем белом мундире, объявляя направо и налево: «Французы» .«Бунт!» И это слово, переходя из уст в уста, слилось в густой гул... Вскоре стала известна причина этого волнения: прибыл курьер от государя с известием, что сам он приедет лишь завтра». Утром 12 июля  народ уже без всяких объявлений знал, что царь в Москве. Со всех сторон в Кремль спешили люди. Вся территория Кремля, улицы, прилегающие к нему, и крыши соседних домов были заняты народом. В 9 часов на Красном крыльце появился Александр I , «поклонился» народу и под колокольный звон и крики «Веди нас, куда хочешь, умрем или победим!» направился в Успенский собор ".

Но чтобы пройти, генерал-адьютанты должны были окружить его и "составить из себя род оплота". "Никогда, - пишет очевидец,- не видел я такого энтузиазма в народе, как в это время".  

Еще до приезда царя в Москву дворянство и купечество собрало миллион рублей для покупки волов, необходимых для армии. А московский купец Серебряного ряда А.Г. Савостин пожертвовал на нужды армии все свое имущество. Уверившись в поддержке всей России и Москвы в частности Александр I решил обратиться к своим подданным с манифестом. Для этого 15 июля в зале Слободского дворца  (ныне Московский государственный технический университет им Н.Э. Баумана. Расположен на карте Москвы под цифрой 38)) было назначено собрание для московского дворянства и купечества.

Слободской дворец. Гравюра конца 18-го века.                          

Утром 15 июля дабы обуздать "фанфаронов"-мартинистов, как сказал Ростопчин, он выставил вокруг дворца переодетых полицейских с двумя фельдегерскими повозками. На вопросы со стороны "для чего это" , они должны были отвечать: "А для тех, кому прикажут ехать". Его предусмотрительность дошла до собрания и "...фанфароны во все продолжение оного не промолвили ни слова и вели себя, как подобает благонравным детям". Манифест зачитал А.С. Шишков. Текст его произвел сильное впечатление  на оба сословия. Но эффект эмоций проявился ярче у купечества. Вот как писал об этом сам Ростопчин: "На второй галерее, где собрались купцы, я был поражен тем впечатлением, которое произвело чтение манифеста. Сначала обнаружился гнев; но когда Шишков дошел до места, где говорилось, что враг идет с лестью на устах, но с цепями в руках-тогда негодование прорвалось наружу и достигло своего апогея... Это было единственное, в своем роде, зрелище, потому что русский человек выражал свои чувства свободно и, забывая, что он раб, приходил в негодование, когда ему угрожали цепями... и предпочитал смерть позору быть побежденным. Они (купцы)... подобно предкам своим не имели других указаний, других правил, кроме четырех пословиц, в которых заключались их побуждения к их хорошим и дурным делам:

Велик русский бог

Служи царю верой и правдой

Двум смертям не бывать-одной не миновать

Чему быть, того не миновать..."

 "Обресков, говоривший красно успев возбудить пламенную любовь к отечеству в наших капиталистах и каждого из них, смотря по их богатству, приглашал за стол...Для разрешения их колебаний и простительной мешкотности в таком небывалом деле, Обресков, сидя над ухом каждого, подсказывал подписчику те сотни, десятки и единицы тысяч рублей, какие, по его мнению, жертвователь мог принести..."  Как в эти торжественные минуты подписывали некоторые купцы на листе свои пожертвования показывает случай с московским купцом И.Н. Епанешниковым: " Все мы плакали от волнения. С полными слез глазами подошел я вслед за другими к подписному листу. Торговое дело было тогда у меня маленькое, и я решился, однакож подписать 500 рублей. Но когда пришли ко мне потом с подписным листом для получения денег, я с изумлением увидел, что моею собственною рукою подписано не 500 рублей, а 5000 рублей. Сквозь слезы и дрожащею рукою я поставил лишний ноль. Что же, думаю, видно так Богу угодно. Раздобытыми деньгами я внес 5000 рублей, чуть не весь свой капитал. И замечательно: так легко покрылась эта сумма впоследствии в мрем торговом обороте..."  В дворянском же зале происходило все тихо и спокойно. Двое завербованных Ростопчиным людей выкрикнули предложение о записи в ратники Московского ополчения каждого десятого из всех дворовых в имении, вместо двадцатипяти, предложенных фельдмаршалов Гудовичем. Итогом этого собрания являлось то, что дворяне пожертвовали деньгами до 2 400 000 рублей и до 32 000 человек ополченцев из дворовых, со стороны же купечества пожертвования простирались "слишком до 3-х миллионов рублей". Это превзошло все ожидания царя. 

Ополчение предполагалось составить лишь в 17 губерниях, близких к Москве и Санкт-Петербургу. Они были разделены на три округа: Московский, Санкт-Петербургский и Низовой (Казанская, Нижегородская, Костромская, Пензенская, Симбирская и Вятская губернии).  Для быстрого составления ополчения в Москве учредили два комитета:  один для приема вооружения и продовольствия, другой для приема и расходования пожертвований.  Этот комитет располагался в доме главнокомандующего на Тверской. Ополчение состояло из конных и пеших казаков и пеших егерей. Конные полки делились на 10 сотен, пешие на 4 батальона по 4 сотни. Полки и сотни различались по номерам. Штаб- и обер-офицерам даны были общевойсковые мундиры. Егеря, конные и пешие казаки носили русские серые кафтаны и длинные шаровары из крестьянского сукна, кушак, фуражку с выбитыми из меди крестом, а под ним вензель императора и дивиз: "за веру и царя". 

Московское ополчение

Полковые и батальонные офицеры жалованья не получали, получали его обер-офицеры, кавалерийские части получали фураж и деньги на покупку лошадей. Рядовым выдавалось по рублю в месяц и провиант. В чин производили только за храбрость или по особому представлению. Из ополченцев Москвы и ее области удалось собрать от 25 835 до 27 622 человек к концу августа. 16 июля был избран начальник московского ополчения-М. И. Кутузов.  Он же был начальником и Петербургского ополчения. Но после его назначения 8 августа на должность главнокомандующего, после того как отпали кандидатуры графа Ростопчина и графа Гудовича, начальником ополчения стал сподвижник Суворова граф Ираклий Иванович Морков. Он прибыл в Москву 10 августа из своего имения, а до его приезда командовал ополчением генерал-лейтенант В. Чичерин. На свои деньги Дмитриев-Мамонов сформировал свой полк. Когда  началась война 1812 года, М. А. Дмитриев-Мамонов подал письмо Александру I о готовности вносить свой годовой доход в пользу государства на весь период войны. Император предложил ему сформировать на свои средства конный полк. Этот полк под командованием Бориса Антоновича Четвертинского получил название "Московский казачий графа Дмитриева-Мамонова полк" или "Мамоновцы".

Московский гусарский полк

В ополчение записывались люди самого разного положения: чиновники, семинаристы, студенты срочного выпуска, среди которых был и будущий писатель А. Грибоедов. Первым ополченцем к графу Ф.В. Ростопчину явился в полной форме писатель С.Н. Глинка, а за ним-историк Калайдович.

К. Ф. Калайдович                                                            С. Н. Глинка

Ополчения составлялись, но не хватало ружей. По этой причине  Александр I  лично приказал начальнику тульских оружейных заводов на казенные деньги ежемесячно выпускать по 7000 ружей, а частным оружейным заводам по 3000 ружей в месяц. Кроме того, Барклаю было приказано императором собрать все ружья, которые остались после убитых, умерших и больных. В короткое время ополченцев набралось более 300 000 человек. И это кроме "мещан и разночинцев". А денег пожертвовано до 100 миллионов рублей.  Москва работала для армии, организуя снабжение питанием, транспортом, концентрируя заготовки для изготовления орудий,  пуль, снарядов, формируя в своих казармах новые полки, принимая бесконечные партии рекрутов, распределяла по воспитательным домам солдатских детей, заботилась о раненых, принимала и переправляла партии военнопленных и военных дезертиров. Но, не смотря на все эти приготовления, в Москве продолжали веселиться. В барских домах танцевали полонезы, матрадуры, в клубах обсуждали политику, играли в карты и вкусно ели, в московских садах, особенно Нескучном (парк им. А. М. Горького) и Государевом (Лефортовский парк), ставились различные представления, оркестры играли увертюры из опер. Московские модницы еще не отказались от от причесок a la Titus, башмачков a la Dupore., а кавалеристы щеголяли в шляпах стиля a la Sandrillon. На Арбатской площади в театре еще играет французская труппа мадам Бюрсей во главе с артисткой Жорж и ставятся еще французские пьесы, но здесь же играет и русская актриса Е. С. Семенова, и публика делится на два враждебных лагеря "Жоржистов" и "Семеновистов".  Этот театр стал существовать с 1808 года, после того как погорел Петровский (Большой) театр. Но в 1812 году, в пожар Москвы, театр на Арбате сгорел. Послушаем воспоминания И.А. Крылова о спектакле, проходившем в этом театре 30 июля:"Июля 30, во вторник, на здешнем публичном театре, вместо обещанной "Модной лавки" представлена была опера "Старинные святки"( Кроме того, здесь же предполагалась постановка комической оперы в 1д. композитора Кавоса с участием актрисы Сандуновой "Три горбуна". В этом Московском (Арбатском) театре спектакли шли до 30августа, когда была назнаекна к исполнению драма в 4д. Глинки "Наталья, боярская дочь", после чего планировался большой маскарад). В первой увидели бы мы ежедневно видимые на большом театре бездельничества француженки мадам Каре и плутни француза мусье Трише; во второй напротив того неожиданно показали нам любезную старину Москвы белокаменной, житье-бытье славных бояр русских и святошные забавы целомудренных дочерей их и родственниц. Сия неожиданная перемена сделана по случаю полученных известий об одержанных над злейшим  сопостатом важных победах при Кобрине и Клястицах. Послегорячайшего благодарения, по утру в тот же день Господу Богу принесенного с коленопреклонением во святом храме, приятно было ввечеру в училище нравов и месте невинной забавы пролить радостные слезы в честь знаменитых защитников Отечества. ... По требованию восхищенной публики актриса повторяла величание (Тормасову, Кульневу и Витгинштейну) при всеобщем плеске. Незабвенные имена Героев отзываются в благородном сердце каждого Россиянина".

Е.С.Семенова                                         Е.С. Сандунова

С Кузнецкого моста постепенно исчезают вывески "Антуанетта Ланотор", "Шальме", "Викторина Пеш"  и появляются - Доброхотов, Майков, Пузырев и другие. У мест народных гуляний, в частности у Новоспасского  и Андрониковского монастыря, были поставлены красочные палатки с музыкой. Внутри палаток висело оружие и доспехи. На столах стояли вазы с фруктами, вина, а по середине большого павильона стоял стол, "покрытый красным сукном", на котором лежала переплетенная в "пунцовый бархат" книга с гербом, куда "волонтеры записывали свои имена". У Волковой М.А. в ее письмах можно прочитать следующие строчки: "В Москве не остается ни одного мужчины: старые и молодые - все поступают на службу. Везде видно было движение, приготовление".