| Главная » Статьи » Мои статьи |
ГЛАВА VI. ПРОДОЛЖЕНИЕ 2
П осле пожара, возвратившись в Кремлевский дворец, Наполеон приказал собрать сведения о количестве домов и имущества, уцелевших от огня. Сведения получились самые печальные. Ему донесли, что от обширной столицы уцелела лишь одна пятая часть, количество церквей, разрушенных пламенем доходит до 800, почти все склады и магазины истреблены огнем. Эти цифры ужаснули Наполеона.  Положение с продовольствием вообще становилось затруднительным. Мало того, что в окрестностях Москвы его добывать приходилось с боем, так еще и пожар уничтожил большие запасы продовольствия. В связи с этим ему ничего не оставалось предпринять как распределить оставшуюся часть продовольствия в городе на упорядоченную выдачу по корпусам. Но вместо этого бывший грабеж стихийный превратился в правильный, систематический. Поэтому, как бы прилично ни был составлен приказ, он повлек за собой неистовства, которые далеко оставили за собой все бывшее до пожара. Отряды, посылаемые за продовольствием, полагая, что им приходится в последний раз идти на грабеж, с жадностью бросались на все, не останавливаясь ни перед чем. Прочитайте, пожалуйста, записки капитан-адьютант-майора Висленского легиона Генриха Брандта. Повсюду на улицах Москвы встречались теперь в основом одни только солдаты. Они толпились перед уцелевшими и полусгоревшими домами, разбирали двери, выламывали окна, проникали в погреба и кладовые. Жители прятались в самых укромных уголках, а когда их находили, позволили грабить себя без всякого сопротивления. Все корпуса, стоявшие вокруг города, приходили по очереди грабить нередко в одни и те же кварталы. Как яуже говорил, 8 дней продолжался такой черед. Легко представить, как трудно удовлетворял такой порядок последних. О каком-нибудь правильном сборе продовольственных запасов не было и речи. Оборванные и босые неприятели с особенной жадностью бросались на всякую одежду. Они не только брали всякое платье и обувь, найденную в домах, но и раздевали донага несчастных жителей, нередко среди улицы. "Когда француз встречал на улице женщину, - говорит очевидец, - то, остановив ее, подымал платье на голову и обыскивал. Буде находил зашитые в сорочке деньги или крест серебряный на шее, серьги, кольца на руках, то все испрано забирал или, остановя и схватя за пазуху женщину, разодрав сверху донизу платье и рубаху, то же делал. Шубы, салопы и капоты снимали без разбору, нимало не заботясь о наготе несчастных, без одежды и без куска хлеба скитавшихся толпами по ограбленному и в конец разоренному городу". Погода в ту пору стояла еще теплой, но оборванные неприятели спешили нарядиться в награбленную ими одежду, нисколько не стесняясь ее выбора. На улицах можно было встретить тогда солдат в самых невозможных костюмах. "Весь сей беснующийся народ, - гоаорит тот же очевидец, - представлял из себя пречудный маскарад: здесь встречался усатый гренадер в священнических ризах и треугольной шляпе; там в женском салопе и с алым  какошником на голове; вот еще в диаконском стихаре; тут верхом в монашеской рясе с красивым пером на шляпе; здесь куча солдат в женских юбках, завязанных около шеи. Прибавьте к сей пестроте наряда разбросанные по улицам убитые и обгоревшие человеческие тела и мертвые лошадиные трупы; присоедините к тому бегающих нагих женщин, вопль и сетование, ненастную погоду, неимение пристанища и голод, то все еще картина будет недостаточной!" Возвращавшихся в лагерь солдат, облаченных в разнообразные одежды, распознавали только по оружию. Переодеванием занимались даже офицеры, за что нередко и страдали. Солдаты-мародеры, как будто не узнавали их в новых одеждах, обирали их дочиста. Да и что это были уже за офицеры. Они не только не останавливали буйства своих солдат, но сами ходили из дома в дом и грабили. Менее бесстыдные ограничивались грабежом только в собственных своих квартирах.  Даже генералы, под предлогом реквизиций по обязанностям службы, брали все, что им нравилось. Ограбив дочиста занимаемые ими дома, они переходили на новые квартиры и повторяли там то же самое. Неприятельские солдаты, в случае малейшего упорства жертв, просто убивали их. "Касательно грабежей, - говорит очевидец, - утончение французов в сем роде достигло до высокой степени. Не осталось такой пытки, которой они бы не употребили, чтобы допросить, где чье имение зарыто или запрятано: везде рубили и копали! Если проносили в гробе мертвое тело для погребения, останавливали и осматривали оное; даже самые могилы разрывали в чаянии найти сокровища". Этим последним достоинством отличались союзники Наполеона - вюртембергцы. За ними шли баварцы и поляки. Крайне жадные, они обдирали обивку с подушек в каретах, с мебели и сукно с бильярдов.Они ничего не оставляли после себя, грабили даже вещи, не имевшие для них значения. Солдаты, грабившие русских, не щадили и иностранцев, не спускали и французам. Напрасно ссылаясь на свою национальность московские обыватели-французы молили своих соотечественников о пощаде. "Какое нам дело, - отвечали им обыкновенно в таких случаях, - что вы французы? Что вы здесь делаете? Только какой-нибудь неглдяй француз не за одно с нами. Вы - эмигранты". Один солдат забрался в подвал, где скрывалось целое семейство французов. Не обращая никакого внимания на национальность, он обобрал их нитки; но, заметив еще обручальное кольцо на руке молодой женщины, он потребовал его. На коленях она умоляла негодяя оставить ей знак супружеской верности, но он грубо отказал и грозил немедленно отрубить ей палец. Кольцо было отдано. Другой случай, когда французский мародер повстречал француженку, спасавшуюся от грабежей своих земляков. Он вежливо, деликатно предложил ей свою защиту и, сопровождая ее, вызвался нести ее шубу, чтобы она не утомилась. Француженка отказывалась из вежливости и благодарила. Военный настаивал. Но когда она, видя в нем образованного человека, передала ему свою шубу, - единственное имущество, которое ей удалось спасти из огня, - он убежал,смеясь и издеваясь над ее легковерием. Воспоминания француза Делаво. Много горя выпало и на долю иностранцев, живших в Немецкой слободе, спасавшихся на территории Введенского (Немецкого) кладбища, нынешнего Лефортова.  У Рогожской заставы 2 октября. Караул артиллерийского парка 3-го корпуса Великой армии. Грабили, как я уже говорил, несчастных жителей Москвы не только враги, но и свои - русские. Общие бедствия и несчастья соединили страдавших москвичей в одну семью; но семья не без урода. И в Москве в ту пору попадались люди, не стыдившиеся попользоваться собственностью своих соотечественников.Это были люди,  которых всегда много в больших городах и которые не ушли из Москвы при взятии ее французами в надежде получить легкую наживу. Это были преступники, выпущенные из тюрем, и русские солдаты-мародеры, отставшие от армии во время отступления ее через Москву. Их грабеж зачастую перерастал в разбой. Встречались и такие, кто после грабежа еще и убивал свою жертву. На третий день после вступления неприятеля в Москву, 4 сентября,когда пожар Замоскворечья и Заяузья достиг наибольшей силы, дворовые люди из дома Баташева вышли в поле. "Здесь, к ужасу, - рассказывает приказчик Баташева, - усмотрели беглых и раненых русских солдат или мародеров,и после узнали,что они жили грабежом проходящих; однако как нас много было, то и не смели до ночи нас грабить. Мы, отделясь от всех и посадив в гряды капусты детей и жен, стояли вокруг их на карауле и через четверть часа услыхали стонущего человека за сто шагов от нас. Часть наших ребят побежала и увидала, что русские раненые и беглые солдаты не только ограбили бндного обывателя, руки и ноги переломили, но и старались убить до смерти. Видя это, наши возвратились и просили позволения отомстить убийцам. Я, прибавив к ним еще несколько человек, отправился с дубьем в руках к укрывавшимся разбойникам. Мы нашли 12 человек, лежавших в траве и в кустах с подвязанными руками и с связанными головами. Тут же были те самые,которые только что ограбили и убили обывателя. Ребята мои, озлоблясь, ударили в дубье, и мнимо-раненные вскочили, хотели бежать, но были жестоко прибиты. После поля сражения, мы нашли в воде поросшей осокою, разного платья и прочих вещей, награбленных разбойниками, воза два. Из числа этой добычи капоты и сюртуки достались и нашим победителям". (Письмо Сокова к Баташеву. "Русский Архив". 1871 г. №6 стр.222-223). Но всему бывает конец. Пришел конец и московским пожарам. Него было грабить; москвичи были обобраны грабителями всех мастей. Приходилось нашим красть уже у самих грабителей-неприятелей. Это было не так легко и дело было сопряжено с большими опасностями, на которые могли решиться только отчаянные преступники. Это были острожники. Дальше я позволю себе привести полностью выдержку беседы юного москвича А. Рязанцев с каторжными. Александр Рязанцев пережил весь период пребывания французов в Москве и оставил в дальнейшем очень полные и ценные в историческом и фольклерном отношении воспоминания. В 1812 году он был учеником латино-греко-славянской академии, что на Никольской улице, и было ему всего 14 лет. Простыми словами ему удалось передать глубину чувств простого каторжника и его друзей. В КАЖДОМ ЧЕЛОВЕКЕ, КАК БЫ НИ БЫЛ ОН УЖАСЕН, СИДИТ ИСКРА БОЖЬЯ И ДОБРОТА, КОТОРЫХ МЫ ПОРОЙ СТЫДИМСЯ. 200 ЛЕТ МИНУЛО С ТЕХ ПОР, ВСЕ ЭТО БЫЛО В ЦЕНТРЕ МОСКВЫ, ГДЕ ТЕПЕРЬ КИПИТ "ШАНХАЙ", РУИНЫ ПОЖАРИЩА 12-ГО ГОДА ДАВНО ЛЕЖАТ ПОД АСФАЛЬТОМ, А ЧУВСТВА ЛЮДСКИЕ, ПЕРЕЖИВАНИЯ, СТРАДАНИЯ ОСТАЛИСЬ ТЕ ЖЕ. И так. Семейство Александра укрылось в одном храме и было без пищи уже несколько дней. Они спасли оставленную среди пожара девочку лет трех; она томилась голодом и просила хлеба, которого ни у кого не было.Женщины, сочувствуя естественному требованию ребенка и сами не имея чем удовлетворить голод, плакали. "Я, мучимый терзаниями ребенка, вызвался отыскать пищи во что бы то ни стало" . Бродя по пожарищам и заглядывая в каждый погреб, он находил кадки с кислой капустой, огурцами, соленой рыбой и солониной, но ничего не попадалось ему, чем бы можно было утолить голод ребенка. Вдруг он увидал из отверстия свода рыжую, полубритую голову и услыхал слова: "Мальчишка! Я давно на тебя смотрю, зачем ты заглядываешь в каждую яму? Не отыскиваешь ли ты зарытый клад?" Испуганный юноша хотел было бежать, но рыжая голова продолжала: "Не бойся, я не черт, а такой же человек, как ты. Чего ты ищешь?" На слова Саши , что он ищет пищи для голодного ребенка, мужик сказал, опускаясь в подвал: "Давно бы, чертенок, так и сказал; полезай за мной в подвал: у нас много съестного". Спустясь по лестнице, Саша очутился в большом подвале, освещенном толстыми восковыми церковными свечами. По одной стороне около стен стоял длинный ряд кадок с разными припасами, по другой-несколько банок с вареньями и множество бутылок с винами. Посредине подвала кучей навалено было мужское и женское платье, куски разных материй, бархата, атласа, парчи. На разостланных рогожах блестели золотая и серебряная посуда и церковная утварь, украшенная драгоценными камнями. В углах на красных сафьяновых матрацах и шелковых подушках, небрежно развалясь, лежали шесть мужиков, с полубритыми головами, в серых зипунах, подпоясанных веревками. Под головами у них лежали ружья, сабли, кинжалы и другое оружие. Они сурово взглянули , приподняв головы, на нового гостя. "Гараська, - спросил один того, кто пригласил юношу в подвал, - разве он из наших острожных карманников?" "Нет, - отвечал тот, - этот бедный мальчик просит пищи голодному ребенку; так я посулил дать" "А что, Гараська, - продолжал его собеседник, - я вижу, что французы выводят и тебя на путь добродетели; и ты начинаешь помогать ближнему, принимаешься за благочестивые дела. Ты придумал, товарищь, дело хорошее; пора вспомнить и нам о своей дуще; не все же резать, как баранов, своих православных, пришло, брат, время поработать над заморскими гостями. Я знаю, у тебя рука не дрогнет перехватить неприятельское горло или, знаешь, эдак...- он поднял кулак и крепко ударил им о ладонь другой руки... - понимаешь-но короче... Помнишь острожную поговорку:дать нахлобучку в темя кистенем!" "Эх, Филька, - отвечал рыжий мужик, - не я бы слушал не ты бы говорил. Вот у тебя безгрешного за добрые дела и ноздри-то вырваны и штемпеля-то поставлены, чтобы не пропал; да я, брат, молчу и зубы то не точу, не рассказываю, что ты бежал из Сибири с каторжной работы. Дурачина, сам рассуди, в теперешнее время грешно своему брату русскому отказать в пище, все сожжено и разграблено; я сколько раз на себе испытал, что голод не тетка". Рыжий мужик вынул из ящика сайку и, пододвинув банку варенья, сказал Саше: "Мальчик, обмакивай да уписывай; сперва сам наедайся досыта, а потом дам пищи и ребенку". "Но я смекнул, - говорит Саша, - что нахожусь в гостях у выпущенных из острога колодников. Эта мысль привела меня в содрогание. Я от страха стоял неподвижно и ничего не ел. Один из колодников, высокий, здоровый малый, заметив, что я дрожу от страза, ласково спросил: "Мальчик, почему ты не ешь? Или кусок в горло нейдет, смотря на наши красивые рожи!? Ешь, брат, благословясь, не церемонься и говори спасибо не нам, а французам: они наделили нас всяким довольством; по милости их и выпущены мы из острога; а то быть бы нам в Сибири, кому на поселения, а кто подостойнее, и в каторжной работе. Принимайся-ка, мальчик, за работу, набивай скорей мамон, да марш вон!" Голод пересилил страх. Саша с жадностью принялся за сайку с вареньем, слушая, как острожники хвастались своими подвигами. Утолив голод и желая поскорее выбраться из этой берлоги, Саша начал кланялся и благодарить за угощение. Рыжий острожник дал ему еще сайку и банку с вареньем. "Снеси это голодному ребенку, - сказал он, - а выйдет провизия, еще дам, опять приходи; но только смотри, никому не сказывай ни об нас, ни о подвале, а то, брат, угощу вот чем". Он вынул из-за пазухи длинный и широкий нож и сказал ему: "Если забудешь место подвала, то ходи по этому пожарищу и посвистывай: я тотчас отворю. Теперь ступай, береги съестное, а то как раз отнимут неприятели: они сами голодны как собаки. Ну, марш!" Он поднял "творило" шестом, и юноша живо выбрался из подвала, но не надолго. В тот же день, желая накормить своего двоюродного брата, одних с ним лет, Саша снова побывал в этом подвале. Не находя спуска в него, он ходил, посвистывая по пожарищу, удивляя этим своего брата. "Кого черт принес? - спросила высунувшись из подвала та же рыжая голова и, узнав знакомца, продолжала: - Так это ты посвистывал, приятель, да еще не один!" Поклонившись острожнику юноша сказал, что он привел умирающего от голода брата и просил Христа ради накормить его. "Слезай проворнее, пострелята! - крикнул им острожник из подвала. Новый посетитель, напуганный таким неожиданным явлением,боялся идти в подвал. Тогда Саша насильно втолкнул его туда. Острожники были пьяны. "Ага, - сказал один из них, - здорово, мальчуган; скоронько к нам опять пожаловал: видно, понравилось". Саша, поклонившись ему, сказал: "Теперь я пришел не для себя, а для брата, который с голоду едва стоит на ногах". Острожник дал ему два калача и банку варенья, говоря: "Обрабатывай! А как вас зовут, сладкоежки?" На ответ "обоих Александрами", он запел: "Ах, вы, Сашки-канашки, проголодались, дурашки!" и начал приплясывать, прищелкивая пальцами. Товарищи едва уняли его, забывшего о присутствии в Москве неприятелей. В то время, как голодный юноша ел калачи с вареньем, один из колодников спросил другого: "А ты что же без дела стоишь, не работаешь зубами?" "Я, - отвечал Саша, - сыт, давеча по вашей милости наелся". "Ты здесь в Москве, что ли, остался с своим семейством?" "Да, с отцом, матерью и двумя братьями". "Французы, я чай, вас ограбили до рубашки?" На утвердительный знак Саши головой, он с участием посмотрел на него, вынул из-за пазухи сверток, в котором потом оказалось несколько ниток жемчуга, и подал его Саше, говоря: "Отнеси это матери". Потом из кармана илисовых шаровар вынул пук ассигнаций, выбрал две сторублевых и подал Саше: "А это отнеси отцу. Хоть они теперь ничего не знпчат, но, может быть, после пригодятся". Вынув из кармана тех же шаровар горсть золотых монет, добавил: "Дал бы тебе и рыжики, да в прок не пойдут, французы отымут, они жадны к золоту, как мухи к меду". Такая неожиданная щедрость ободрила Сашу и он осмелился попросить пищи для всего своего семейства. Острожник навязал ему узел калачей, сала, вина и варенья и, отдавая, сказал: "Тащите, ребята, только будьте осторожны, не накормите неприятелей". Такие факты сострадания быстро разносились среди выживших в пожаре москвичей и это мирило их с колодниками. Но если несчастные москвичи еще терпели своих грабителей, то как же они относились к грабителям чужеземным? Неужто они всегда безропотно подчинялись их грабежам, покорно переносили их насилия? Нет, этого сказать нельзя. Были случаи, когда москвичи не только защищались от грабителей, но нападали на них сами. Один приказчик, например, запер в погребе 17 французских солдат и сжег их там. Бывали примеры, когда не только мужчины, но и женщины отваживались на отпор грабителям. "Раз, когда мы, женщины, были одны, - вспоминает одна свидетельница, - и при нас остался только мой отец, к нам к обеду вломился неприятельский солдат. У него на плече бвла длинная дубина; он поддерживал ее левой рукою, а правою схватил отца за ворот. Я подбежала сзади к этому разбойнику, выхватила у него дубину, да хвать его по затылку. Он упал. Мы все на него бросились, порешили с ним и оттащили его в пруд. В этот пруд, да в оба колодца много побросали непрошенных гостей. Придут их, бывало, человек пять, обшарят везде; мы ничего: смотри, благо на пустое место пришли; разве с кого платьишко стащат, а уж если забижать станут, то мы с ними сладим: ни одного живого не выпустим. Хотя и жаль, да своя - то голова дороже. Побили бы их, да и отпустили; но они, пожалуй,пойдут и с сердцов наведут к нам целую стаю своих, да нас же всех придушат. Ну, и убьем до смерти." (Т. Толычева. "Рассказы очевидца". стр. 95-96). Не по одному чувству самосохранения москвмчи уничтожали неприятельских солдат, а нередко они это делали и из мести, возбуждаемой неистовствами грабителей. "Иду я раз ранним утром по Девичьему полю, - рассказывает другой очевидец, - хотел там поискать, не попадется ли какая провизия в погребах. Вышел человек из орот дома купца Барыкова, по платью, должно быть, мещанин; а полем идет француз и зовет его: але. Я поскорей спрятался за угол забора, чтобы он и меня не подозвал, да оттуда и выглядываю. Француз кричит але, а наш але и манит его руками, головой кивает и показывает, чтобы он за ним шел; а сам к воротам назад побежал. Француз за ним. Как они вошли в ворота, я подкрался и смотрю в щель забора. Вижу, наш побежал к колодцу и машет руками и в колодец показывает. Как француз нагнулся, наш-то уперся ему в шею обеими руками и бросил его в колодец. Я слышал, как крикнул француз, и меня точно жаром обдало. Стою я на своем месте точно прикованный. Тут вижу,наш вышел опять из ворот, пошел вдоль забора и остановился около меня. "Что, говорит, видел? Хоть одним меньше!" А я говорю: "За что ты его убил? Ведь он на тебя не нападал?" Он взглянул мне прямо в глаза и говорит: "Должно быть, они у тебя жены не отнимали, да никто из никто под пулями не стоит, да не видал ты, что колелых лошадей в наших храмах". (Т Толычева. "Рассказы очевидцев"). В ту пору московские жители свои дни большей частью проводили в своих уцелевших от огня домах, а бездомные укрывались в разных ямах, погребах и подвалах. Зато с наступлением темноты москвичи оставляли свои дома, норы и, вооруженные чем попало, отправлялись по сожженному городу в поисках провизии. Тут уж не попадайся им неприятели, пощады не будет! Русская дубина одолевала французскую пику. Солдатам Великой армии скоро не по душе стали ночные грабительские прогулки, и они их оставили. Этого мало. Боясь нападения голодных москвичей, они крепко-накрепко запирали на ночь занимаемые ими помещения. Солдаты, разместившиеся на постой в московских храмах и церквях, устраивали свои нары у церковных стен как можно выше от пола и на них не столько спали по ночам, сколько сидели при зажженных свечах. Московские сентябрьские ночи наводили ужас на многих солдат французской армии. Нечего сказать, - много и неприятелей погибло от москвичей в колодцах, подвалах, погребах, прудах, пожарах разных уголках сожженной и разоренной Москвы.  ***   | |
| Категория: Мои статьи | Добавил: lefewr (07.10.2012) | |
| Просмотров: 698 |